Лето в Титовке
Поезд остановился в нескольких километрах от Шебекино. И селяне с большими плетёными корзинами, с холщовыми сумками и мешками шумно посыпали из вагона. Роза вслед за ними спрыгнула на насыпь, оглянулась и замерла – залюбовалась густым могучим лесом, обступившим железную дорогу.
Люди быстро уходили по неширокой песчаной дороге, и Роза заспешила вслед за ними – в Титовку, к бабушке.
Пелагея Гавриловна, конечно, обрадовалась приезду полтавской внучки, засуетилась, выставляя на стол всевозможные угощенья, и принялась расспрашивать про городское житьё-бытьё. За оживлённым разговором и не заметили, как подкрался прохладный летний вечер.
А утром наведалась к Пизовым ранняя гостья – Розина ровесница Оля Заика, чей дом стоял через дорогу. И, едва познакомившись, весело предложила:
– А пойдём-ка, Роза, на речку…
Песчаный пятачок, затенённый зелёными кустами, – девичий пляж. У мальчишек «место» поодаль, вблизи железнодорожного моста. Оттуда доносятся громкие крики, смех. Внезапно стихло.
– Ой, девочки, смотрите, смотрите! Вон там, на мосту… Неужели и вправду сиганёт? С такой высотищи!..
Взметнулось загорелое тело, гибко выгнулось в воздухе и, пролетев стремительной ласточкой, бесшумно ушло в воду.
– Это Петька Никитченко, он у них за верховода, – пояснила подруге Оля.
А ватага ребят с победными криками устремилась на мост. Но повторить прыжок никто не смог…
В школе Розу приняли в свой круг не сразу, звали поначалу «новенькой», «городской». Но рядом с нею, за одной партой, была надёжная подруга Оля Заика.
Однажды на переменке в класс заглянул рослый загорелый паренёк.
– Петька Никитченко, – шепнула Оля. – Помнишь, он с моста сиганул. Он у нас спорторганизатор…
Петя предложил ребятам записываться в волейбольную команду.
– А нам можно? – тихо спросила Роза.
Мальчишки начали смеяться, а Петя, отчего-то покраснев, сказал:
– Ты что ж, одна?
Рядом с подружкой встала Оля.
– И я тоже…
А на следующее лето началась война – Великая Отечественная…
Партизанский отряд
– Роза!
Она оглянулась и не сразу узнала в окликнувшем её парне Петьку Никитченко. Так изменили его эти несколько месяцев. Лицо возмужало, обветрилось, и одет он не в обычное тёмное пальтишко, в котором бегал в школу даже в разгар зимы. Сейчас на нём – шапка-ушанка со звёздочкой. Стёганый ватник и такие же брюки, заправленные в большие кирзачи.
Встреча получилась короткой – Пётр торопился в Шебекино, но успел рассказать о главном: в Титовке создаётся партизанский отряд, командиром назначен его старший брат Егор – паровозный машинист, и он, Пётр, уже стал бойцом…
В первый военный месяц Роза с Олей записались на курсы шофёров, потом прослышали, что в Волчанске готовят медсестёр. Поехали туда. Но им не повезло – не прошли по возрасту. И вот теперь встреча с Петром…
Роза не шла – летела к подруге с неожиданным известием.
Худенькая, с запавшими глазами, Оля чистила на кухне картошку. Её обрадовала новость, но ненадолго.
– Это Петька считает, что нас могут принять в отряд. Погоди, что ещё скажет командир…
Опасения оправдались. Егор Никитченко, с воспалёнными от бессонных ночей глазами, не говорил, почти кричал:
– Только вас и не хватает фашистов пугать!.. Что вы умеете?..
– Они спортсменки, – удалось вставить слово Петру.
– А тебя не спрашивают. Ишь адвокат выискался, – ещё больше рассердился командир. – Выдь погуляй, кликну, когда понадобишься.
В разговор вступил начальник штаба отряда Василий Иванович Косарев:
– А может, всё-таки проверим, на что девчата способны?
– В разведку можно послать, – от порога подал голос Пётр.
– Ты ещё тут?! – но в тоне командира не было прежней строгости. Он уже принял решение. Распорядившись, чтоб девчата хорошенько отдохнули, Никитченко вышел вместе с Косаревым.
Впервые в разведке
Татьяна Фёдоровна Никитченко провела Розу с Олей за большую русскую печь, сняла с гвоздя овчинный тулуп и фуфайку.
– Расстилайте, дивчатко. Тут подсолнухи сушатся – може, их отгорнуть?
– Спасибо, спасибо, нам и так хорошо.
В небольшом доме Никитченко дневали и ночевали чуть ли не все партизаны. Мать Егора и Пети стала матерью отряда – кормила, обстирывала, чинила и штопала одежду.
Подружки изо всех сил старались заснуть – даже считали про себя до тысячи, – сон не шёл. Тихо шуршали на печи семечки.
– Дивчатко, пора! Кличут вас, – Татьяна Фёдоровна сказала это совсем тихо, но Роза с Олей тотчас соскочили с лежанки. Быстро оделись, проглотили, не ощутив вкуса, картофелины с ломтями хлеба, политого подсолнечным маслом.
До Безлюдовки их проводил Пётр. На опушке бора остановились. Постояли молча. Всё было уже обговорено в штабе отряда.
По тихой, будто вымершей улице села, по шатким лавам через Донец они шли уже одни. Вот и лес, у самой околицы. Кажется, можно и дух перевести, но нет, и здесь, среди густых зарослей, заставлял настораживаться малейший шорох. Они на земле, занятой врагом. И Розе так захотелось вернуться обратно, к доброй и ласковой Татьяне Фёдоровне. Забраться на печку, где так мирно, по-домашнему шуршат семечки, и молча посидеть, прижавшись к плечу подружки. И ни о чём таком не думать – словно и нет на земле войны, и Красная армия давно прогнала поганых фашистов…
Она взглянула на Олю – лицо подруги посуровело, губы плотно сжаты, глаза смотрят пристально, строго – и устыдилась своих мыслей, своей девчоночьей трусости.
Деревья начали редеть – тропа вывела к опушке. Сквозь кусты они увидели на окраине Графовки фигуру в тёмной шинели и узкой каске. Фашист! Часовой! И невольно подались назад. Прошла минута, может, две, прежде чем они двинулись к селу.
Страх удалось пересилить, загнать внутрь, но совсем он не прошёл. Подругам казалось: и ветхая, с чужого плеча одежонка, и котомки с барахлишком – якобы для обмена на картошку – выглядят предательски неестественно. Совсем струхнули они, когда навстречу из-за поворота сельской улицы вывалилась целая ватага немецких солдат.
Роза успела перехватить устремлённые на них весёлые взгляды. Один из солдат крикнул что-то, ватага ответила громким гоготом и, видимо, вполне довольная испугом двух девчонок, прижавшихся к плетню, прошагала мимо. И всё время, пока ходили они, озираясь, по Графовке, запоминая то, что удалось увидеть и услышать, стоял в ушах Розы пьяный гогот врага. Это ощущение прошло лишь тогда, когда они возвратились на свой берег Донца…
«28 декабря 1941 года партизанки Ольга Заика и Роза Пизова участвовали (проводниками в село Архангельское) во взятии языка».
«17 января 1942 года Пизова Роза ходила в разведку в с. Таволжанку. Партизаны, проникая в тыл врага группами и в одиночку, жгут дома, где находятся фашисты и предатели, рвут телефонно-телеграфную связь».
«28 января обрезан кабель между Коровино и Напрасное».
«2–3 февраля. Весь личный состав отряда ходил в засаду за с. Безлюдовка».
Даже в скупых донесениях штаба Титовского партизанского отряда упоминались имена юных разведчиц. Давно уже притупилось у них острое чувство первой вылазки – чувство опасности, подстерегающей на каждом шагу, каждую секунду. Притупилось, но не ушло.
Сколько бы подруги ни переходили Донец, сколько бы ни осиливали в себе страх, каждый раз, когда под их ногами оказывалась земля, занятая врагом, миг этот бывал таким же жутковато-знобящим, как и в первый раз. И отчаянно хотелось скорей вернуться на левый берег, к своим.
Вскоре Роза осталась одна: Олю взяли санинструктором в воинскую часть.
Из Шебекино и Волчанска настойчиво требовали свежие данные о состоянии вражеской обороны. И титовские партизаны почти ежедневно пробирались за Донец.
Подвиг разведчицы
…Роза только вернулась с задания и не успела ни отдохнуть, ни согреться, как её вызвали к командиру отряда.
– Розочка, знаю, что устала. Но эта группа армейских разведчиков – из Шебекино. Приказано срочно провести их к коровинскому складу. Послать мне больше некого, – Егор Иосифович пристально глянул ей в глаза.
– Это и будет ваш проводник, – сказал Никитченко старшему группы разведчиков – высокому плечистому сержанту в полушубке. Сержант недовольно проворчал:
– Что ты мне девчонку даёшь?..
И хмурый взгляд сержанта, и тон, которым он говорил, будто подхлестнули Розу. Мигом одевшись, она коротко бросила: «Пошли!» – и, выйдя за Титовку, быстро, словно и не было сегодня многокилометрового перехода, зашагала впереди бойцов…
Склад возле села Коровино не давал покоя партизанам. О том, что фашисты возводят громадный сарай на краю леса, титовцы узнали ещё до того, как он был закончен. Сарай обнесли рядами колючей проволоки и заминировали подступы к нему. Партизаны и тут нашли выход: по тропинке, пробитой в снегу немцами, подобрались ночью к складу. Оказалось, склад охраняют… два чучела, а сам сарай пуст. Так и написали в донесении: склад ложный. Но вот на дороге у Коровино стали появляться тяжелогружёные машины. Не ложному ли складу предназначались их грузы? Две разведки не смогли этого выяснить…
Прерывисто дыша, Роза показала сержанту границу минного заграждения и объяснила, что ближе к складу сейчас не подойти. А он, по-прежнему хмурый, резко оборвал:
– Нельзя, нельзя… Ну-ка, – и, почти оттолкнув её, решительно шагнул в снег. За сержантом двинулись бойцы. Роза отчаянно сорвалась с места, молча – кричать было нельзя
– мимо бойцов кинулась за сержантом.
Ярко-жёлтая вспышка. Другая. От пронзительно-острой боли она потеряла сознание.
А склад молчал, он всё ещё был пуст.
Разведгруппа возвращалась почти бегом. На самодельных носилках – труп сержанта и истекающая кровью Роза…
Возвратившись из Шебекино, куда его посылали со срочным донесением, Пётр чуть ли не с порога спросил брата:
– А что, Роза ещё не вернулась с задания?
– Вернулась. И снова пришлось вести армейскую разведку к коровинскому складу.
– Давно ушли?
– Да пора бы уже и вернуться…
Пётр молча метнулся на улицу. Торопливо зашагал к лесу. И уже на подходе к нему повстречал разведчиков. Увидел грубые самодельные носилки и молча, ничего не спрашивая, сменил одного из державших толстую сосновую ветку…
Крыльцо дома, в котором делали перевязку юной разведчице, окружили партизаны. На большой скорости подъехала машина. И Розу – она так и не пришла в сознание – увезли к санитарному поезду, который стоял на железнодорожных путях у Шебекино.
На следующий день госпиталь на колёсах отбыл из прифронтовой зоны в тыл. Но Пётр успел проводить его и ему даже удалось расспросить санитарок о Розе. В вагон его, конечно, не пустили.
Прошло несколько дней.
Над Шебекино, над Титовкой пролетел краснозвёздный самолёт, разбрасывая листовки.
Пётр поднял белый листок, пробежал глазами по строчкам: «…при выполнении боевого задания героически погибла отважная партизанка-разведчица Роза Пизова…»
С той минуты светлое, радостное покинуло Петра. Его переполняла, жгла яростная ненависть к врагу. И он покинул отряд, добровольцем ушёл с одной из воинских частей.
Летом грянула Курская битва. В доме Никитченко с тревогой ждали фронтового письма-треугольника, а пришла похоронка: «Извещение. Ваш красноармеец Никитченко Пётр Иосифович, уроженец с. Титовка, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 19 июля 1943 года. Похоронен в д. Карабетское Орловской области».
Минуло двадцать лет
Тихое-тихое росное утро.
Высокая белокурая женщина остановилась на опушке бора – то ли Титовку разглядывает, то ли вслушивается в далёкий сигнал маневрового паровоза. Потом медленно идёт сельской улицей. Дом, перед которым она остановилась, почти не виден – одна крыша над буйным цветением белой акации. Кажется, то не акация, а чистейшие кружева нежной благоухающей белизной заполнили палисадник.
На крыльцо вышел хозяин в поношенном железнодорожном кителе. Удивление на его лице сменила радость, дрогнул от волнения голос:
– Роза?! Жива!.. Да как же, ведь листовка… о тебе была…
– Слышала я уже, Егор Иосифович, в Шебекино про ту листовку о моей «героической гибели», – женщина улыбнулась. – Да ведь сам знаешь, на войне и не такое бывало. С того света вернули меня в санитарном поезде. Потом ещё на фронте ранение было, а до Берлина всё-таки дошагала старшиной медицинской службы…
– Да что ж это я, проходи в хату…
Никитченко, всё ещё взволнованно суетясь, усадил Пизову за стол, кликнул жену.
Взгляд гостьи скользнул по стенам, задержался на портрете в рамке. Портрет был сделан давно, видимо, заезжим шабашником – черты лица грубо скопированы с фотографии. Но она сразу узнала и этот буйный чуб, и крутой чистый лоб, и эти светлые глаза.
– Петя…
– Он, – глухо отозвался Никитченко, – Петро… Тебя уже не было. В сорок третьем, когда наши пошли наступать, почти весь отряд влился в регулярную армию. А Петро ушёл самым первым. Мать всё письма ждала от него. А пришло вот это…
Егор Иосифович грузно поднялся, выдвинул верхний ящик комода, достал желтоватую бумажку и протянул её гостье.
«Извещение. Ваш красноармеец Никитченко Пётр…»
Роза Сергеевна первой нарушила молчание:
– Ну а как ты, партизанский батько?
– Работаю машинистом на станции Нежеголь. Скоро на пенсию. Дом вот государство построило – тот ведь подожгло снарядом… А ты в Харькове?
– Да, на заводе самоходных шасси – инструктором по физвоспитанию. И дочки мои тянутся к спорту…
И снова разговор вернулся к партизанским годам. Вспомнили боевых товарищей: и погибших, и живых.
Уже вечерело, когда Роза Сергеевна и Егор Иосифович вышли за околицу. Остановились, обернулись и постояли, словно тишину слушая. По сизой луговой низине, причудливо изгибаясь, растянулись заросли ракит, надёжно укрыли быструю Нежеголь. Над пышным ракитником, над тёмной стеной сосен – железная арка нового моста.
– Петро любил это место, мост…
Женщина помолчала и тихо отозвалась:
– Моей Наталке сейчас столько, сколько ему было в сорок первом. А она совсем ещё девчонка…