Я учился в школе-семилетке. Самой пожилой учительницей у нас была Глафира Игнатьевна, которая вела физику. Невысокая, сухощавая, в круглых очках с толстыми стёклами. Волосы, тронутые сединой, собраны на затылке в пучок, этакую «фигушку» – вот её словесный портрет. Говорила учительница очень быстро, словно пофыркивая,– отсюда и прозвище Фыра, имя Глафира ему было созвучно.
Физика не была моим любимым предметом, как и химия, которую, после того как молодая «химичка» ушла в декретный отпуск, тоже стала вести Глафира Игнатьевна.
Не складывались и мои отношения с учительницей. Если по физике я иногда получал и четвёрки, а то и пятёрки – за устные ответы, то по химии из троек не вылезал, и двойки не раз «горбатились» в тетрадях и дневнике. Я никак не мог понять нелепые, как мне казалось, задачки типа взять то-то и то-то, слить с тем-то и тем-то – что получится в результате? Или химические формулы, к примеру, кобальта или плутония, которых я не видел и, возможно, никогда не увижу. Однажды я сказал об этом Глафире Игнатьевне, она возмутилась, фыркнула и, как понимаю, обиделась на такого непонятливого ученика. Как следствие, «неудов» я стал получать ещё больше.
В шестом и седьмом классах ничего не изменилось. На уроки физики и химии я ходил неохотно. Устно отвечал сносно, а вот решение задач и практические занятия были для меня настоящей пыткой.
Но однажды…
– Ура! Физики не будет: Фыра заболела, – влетел в класс Лёнька Мельников. Вообще-то он был прилежным учеником, но на улице весна, и, конечно же, лучше погулять, чем сидеть за партой в тесном классе, изнывая от духоты и глядя в окно, за которым ласково светит солнышко.
Это известие нас обрадовало и потому, что физика была последним уроком, а, значит, нас могли вообще отпустить из школы. Но тут вошла Галина Мефодьевна и сказала:
– Ребята, давайте навестим Глафиру Игнатьевну. У неё сегодня день рождения, а она заболела.
Девчонки согласились сразу. Не знаю уж почему, скорее всего потому, что мне была симпатична одноклассница Оля Рудакова, я примкнул к девчоночьей компании. Как единственному представителю мужского пола мне вручили огромный букет черёмухи – её наломали в пришкольном саду. Я сначала чувствовал себя как бы неловко (хоть бы пацаны не увидели, засмеют!), но потом мне даже стало нравиться вышагивать по улице с пьяняще-ароматным букетом.
Учительница жила неподалёку на тихой улочке в небольшом деревянном доме. Когда мы вошли во дворик, Глафира Игнатьевна сидела на лавочке, видимо, вышла погреться. Она встала, несколько удивившись нашему приходу, а когда я протянул ей черёмуху, произнесла: «Спасибо, Валерик!». Так ласково уменьшительным именем меня называла только бабушка – и мне было очень приятно.
Глафира Игнатьевна пригласила всех в дом, усадила около большого круглого стола на старинные стулья, а сама пошла на кухню, сказав: «Чаем с конфетами вас напою».
Я стал разглядывать комнату. На стенах было множество фотографий. Моё внимание привлекли три в одинаковых рамках. В овалах были фото мужчин, похожих друг на друга, но разного возраста. Когда учительница вошла, я, не выдержав, спросил: «Глафира Игнатьевна, а чьи это фотографии?» Она помолчала, словно не услышала мой вопрос, а потом, разливая чай по чашкам, сказала:
– Это, ребята, мой папа, мой муж и мой сын. Они на войне погибли.
Мы притихли. А глаза Глафиры Игнатьевны светились слезами, это было видно даже сквозь толстые стёкла очков.
На другой день, когда я вошёл в класс, тот же Лёнька Мельников спросил: «Ну как там Фыра?». И я, ни слова не говоря, влепил по его ехидной физиономии, а когда тот, очухавшись, запричитал: «Ты чё? За чё?», громко выпалил: «Никакая она не Фыра. Она – солдатка», – так сказала о нашей учительнице моя бабушка, когда я рассказал ей о том, у кого мы были в гостях, и о фотографиях.
С того дня я стал налегать на физику и седьмой класс даже окончил с годовой «четвёркой» по этому предмету.